Здесь буду потихоньку выкладывать уроки по созданию анимированных графических ников в редакторе Adobe Photoshop и Image Ready для начинающих графмастеров
Отец привел их к старому седовласому волхву вместе. Двух мальчишек пяти и осьми лет от роду. Старший был весь в отца. Такой же прямой взгляд почти черных глаз из-под насупленных бровей, такие же прямые темно-русые волосы. Жилистый как ремень, высокий для своих лет. Да и осанка была отцовская. Вот только руку в бок парень еще не упирал по-отцовски. Все-таки дом чужой, хозяина уважать надо. Младший, видать, удался в мать. Белоголовый, волосы – солома, глаза голубые как ручей из весенней капели. Весь как будто мягкотелый, ан нет, проскочит во взгляде тот бесенок, который с годами станет основой сурового, а подчас жестокого и своевольного характера. Едва оказавшись в избе, паренек уже вовсю оглядывался, не стесняясь старого, да что греха таить, страшного хозяина. И только рука старшего брата, не по-детски сильно сжавшая запястье, не давала ему пуститься лазить по дому. - Вот, старче, решил я одного из них тебе в ученики отдать, - начал, между тем, рано поседевший отец двоих несмышленышей. Волхву хватило одного взгляда на этого нестарого еще мужика, которого вмиг состарила суровая кручина. Весь его сказ старик знал еще до того, как мужчина начал говорить снова. Суровые руки воина, с малолетства приученного в мечу. Взгляд, привыкший различать стрелу на всем протяжении ее долгого полета. Походка, выдающая «степняка», всю жизнь проводящего в седле, а иногда, и вовсе по-ордынски без седла скачущего на лошади. Кривой нос, сломанный не в пьяной сшибке, а, скорее всего, саблей, соскользнувшей по шишаку, да так и не обошедшей лица. Одним словом, обычный порубежник, каких немало стережет покой Московского княжества на степных границах с Ордой. Наверняка была у него красавица-жена, что растила детей вдали от пограничной заставы. А теперь вот нет ее. Уж не прошлогодний ли мор унес? Во всем оказался прав старый волхв. Во всем, кроме одного, не мор забрал у порубежника его красу. Злая ордынская стрела ударила на излете, когда откатывающиеся после очередного набега ордынцы проходили рядом с селом. А деревенский знахарь не сумел залечить рану, и жестокая лихоманка доконала ее за несколько дней. Так и остался дружинник один с парой малолетних детей, которых ни к делу приставить, ни на руки кому-то не спихнуть. Да уж, не от хорошей жизни детей в волхвы отдают. Долго смотрел старый волхв на двух замерших отроков. Смотрел, молчал, суровыми были его мысли. Несколько раз порывался ответить их отцу то крепкой отповедью, чтоб неповадно было родное чадо в волшбу отдавать, то напротив хотел сказать, что возьмет обоих. Потом решение пришло само. Сил оно потребует многих, да зато неправильным не будет. - Я решил посмотреть судьбу твоих сыновей. Растерянно обмер отец, поразевали рты отроки, а старик уже вышел из горницы. Вернулся он с глиняной чашей, над которой клубился пар от густого темного отвара. - Руку! – коротко приказал старик отрокам. Те как завороженные одновременно протянули вперед шуйцы. У старика удивленно взлетела вверх бровь, видать не ожидал, что оба парня левши. Волхв зачерпнул из чаши маленьким ковшиком варево и резко махнул другой рукой. Младший из отроков вскрикнул, зашелся плачем – закапала в ковш тоненькой струйкой кровь. Дернулся вперед отец малыша, неосознанным движением тянущийся за голенище за острым боевым ножом. Мечи в городе с собой порубежники не носили, но заставить их убрать ножи из сапог… Проще было сразу отправить на плаху. Твердый взгляд ясных глаз волхва остановил бросок воина на лету. Так и остался нож на своем привычном месте. В другой ковш потекла кровь старшего из братьев. Этот зубы сжал, и боль стерпел, как и положено старшему. Старик взял первый из ковшиков, поднял его перед собой и стал шептать какие-то слова. Руки его едва заметно задрожали, лицо побледнело, потек по лбу болезненный пот. Странным взглядом посмотрел старик на пятилетнего малыша. Затем взял ковш с кровью старшего. Все повторилось, на глазах помрачнел старик. - Выйдите-ка, пострелы, дайте с батькой поговорю. Мальчики не посмели ослушаться. Долго молчал старик, глядя на седого воина, наконец, сказал: - Ты возьмешь обоих с собой на заставу. Там с тобой они и вырастут. И не перечь! Великая и страшная судьба у твоих сыновей. Младший, Осмомысл не убьет ни одного врага, но одним словом победит в войне и спасет всю землю русскую. Старший, Рогдай смерть выберет лютую, но дело младшего завершит. Надолго запомнил старый волхв растерянные глаза несчастного отца. *** Прошло много лет. Выросли два молодых дружинника. Службу несли на той же заставе, что и отец. Так сложилось, что младшему судьба не уготовила поучаствовать еще в стычках, которых полно бывает на границе. Зато старший стал страшным в рубке воином. Сегодня Рогдай вышел рубиться сам-семь. Можно ли описать, как бьется один с семерыми?! Вряд ли человеческий глаз способен уследить за движениями того, кто вертится в клубке из семи вьющихся мечей. Бывалые порубежники цокали языками. Бой был учебным, но для молодых воинов, что сейчас противостояли Рогдаю, его можно было считать настоящим. Затупленные клинки рубили воздух с немыслимой скоростью. Достать, любой ценой достать такого же молодого, может, на два-три года постарше воина. Всей своей душой стремились они к этому достижению. Но все также вертелся вихрь, и клинки бессильно соскальзывали по лезвиям двух изогнутых сабель в руках у Рогдая. Потом в бою возникла мгновенная заминка и, как по волшебству, трое разом оказались на земле, сбитые с ног ударами плашмя. Оставшиеся четверо, тяжело дышащие, едва передвигающие ноги от усталости, отступили. Рогдай расхохотался. Он лишь слегка запыхался. - Не грусти, цыплята. Года не пройдет так же махаться будете, если не лучше. – ободрил он проигравших. - Куда уж лучше? – недоверчиво обронил один из них. - Куда? – переспросил Рогдай. Он аккуратно положил сабли на правильный стол и пошел в дальний конец двора, поманив за собой молодых ребят. За ними потянулись и остальные дружинники. Иные из них поругивались себе под нос, больно суровую забаву хотел показать Рогдай. А он тем временем сбросил с себя рубаху, оставшись по пояс голым, и сейчас стоял, перекатывая узлы мышц под покрытой шрамами коже. Рядом горел костер. Хорошо прогоревший, состоящий почти сплошь из угольев он обжигал своим жаром еще на подходе. Рогдай стоял от огня на расстоянии вытянутой руки. - Ну, смотрите! – бросил он, как будто даже не к людям вокруг стоящим обращаясь. Все, что было потом, длилось несколько ударов сердца. Взметнулся вихрь, Рогдай на мгновение оказался в пламени, схватил две головешки, и выпрыгнул обратно. А потом завертелся с ними, перебрасывая из руки в руку. Страшное это было зрелище. Живой человек казался сотворенным из пламени, пыхало во все стороны нестерпимым жаром. В ужасе отступили назад как молодые, так и старые порубежники. Потом головни упали обратно в костер, и все закончилось. Отовсюду неслись удивленные аханья и вздохи, а Рогдай пошел вдоль образовавшегося круга, показывая руки и справное молодое тело, на котором не было и следа ожогов. *** Осмомысл заступил в вечернюю стражу. Вечерней она была только по названию, длилась с заката и до того, как начнет алеть восход. То есть, почитай, всю ночь. Впрочем, с утра, когда солнце только начинало вставать, была утренняя сторожа, самая трудная, потому что в это время больше всего хочется спать. Старший брат Рогдай в последнее время ходил только в нее. Что и говорить, когда на границе неспокойно в это время на страже должны стоять лучшие воины. Осмомысл в воинском искусстве здорово уступал брату. Выдергивать угли из огня, не обжигаясь, он не умел. Для него выйти порубиться сам-три то было трудно. Хотя и он был неплохим воином. Впрочем, была у молодца другая стать. Певцом он был несравненным, его голоса, казалось, заслушивалась вся степь. Вот и сейчас, зорким взглядом ощупывая степь, он чуть слышно напевал себе под нос. - Как на острове Буяне…. Месяц медленно полз по небу, скоро совсем спрячется за едва заметные пока облака. Тихо в степи. Тихо, да не совсем. Вот под порывом ветра шелохнулась трава, зашуршала, запереговаривалась, вскрикнула ночная птица. Своей жизнью живет бесконечная степь ночью, нет в этой жизни места человеку и его мыслям, да и его песне тоже места нет. Скрылся из глаз непоседа-месяц, темнота, не видно ни зги. Жди пока привыкнут глаза. Звезды вроде и яркие, а все равно не хватает их света, чтобы различить что-нибудь на земле. Осмомысл сам не заметил, как задремал. Проснулся, правда, почти сразу. Не первый раз в стороже. Старые дружинники научили различать первый сладкий сон и гнать его от себя. Снова вскрикнула птица. Скользит взглядом по степи Осмомысл. Тихо, хорошо. Только что-то не так. Мысль обожгла догадкой: птица! Не так она кричать должна! Будь на месте Осмомысла кто другой, ни за что бы лжи не заметил. А певец не услышал, а почуял: не птичий голос прозвучал над степью. Вскинулся молодой порубежник, напряг глаза и обмер: ожила степь! Не трава качалась за стеной заставы, шлемы заостренные с пиками. Близко подошли ордынцы. И каким-то внутренним чутьем понял Осмомысл - не набег это, а нашествие, каких не было со времен Батыя. Не обойти заставу хотели, а захватить, вырезать втихую, чтобы не зашевелились русские княжества, не дали отпора извечному врагу. Осмомысл должен был подать сигнал тихий, почти неслышный сигнал тревоги, но в какой-то миг он понял: не успеет застава подняться. Да и все равно не отбиться сегодня. И в тот удар сердца, что остался ему для жизни, Осмомысл успел набрать воздуха в грудь и закричать так, как кричит, наверное, только бессмертная душа, расставаясь с бренным телом: - ОРДА!!! Страшным ревом ответила ему степь, а в следующий миг пронзенное тысячей стрел тело навеки застыло, распятое у башенных бревен. *** Осмомысл умер сразу. И, может быть, только его душа с неба видела, как выкатился во двор в одном исподнем старший брат. Как вылетели ворота заставы и хлынули во двор бессчетные ордынцы. Рогдая и нескольких воинов, что успели схватить оружие, ждала короткая смертельная схватка. Но все сложилось не так. За миг до того, как столкнуться с ордынцами, Рогдай сунул кончики обоих клинков в рот и засвистел. Впрочем, назвать это свистом было нельзя. Наверное, так кричат грешники в аду. От этого звука дурными голосами завыли, заскулили собаки. Кони запрядали ушами, а затем разом рванулись на волю из конюшни. В ужасе шарахнулась татарва. О таком свисте много лет спустя и будут рассказывать в сказках о Соловье-разбойнике. Рогдай взвился на коня, бешено ударил по крупу плоской стороной сабли. Все, теперь не возьмете, уйду! И тут краем глаза увидел доселе невиданное: гас огонь на сигнальной башне. Гас, не успев разгореться, не успев сообщить не о набеге, о нашествии. Ордынцы одеждой, кольчугами и своими телами накрывали, загораживали от ветра и чужих глаз пламя. Тушили яростно, сбивали непокорные языки, растаскивали ветви высоченного сигнального костра. Навсегда запомнили выжившие ордынцы ту ночь. Как метнулась к сигнальной башне яростная тень. Как не человеком, бешеным зверем взревел Рогдай, прыгая со спины лошади прямо на бревенчатую стену. Прыгнул, всадил саблю между бревен так, что не достать, запрыгнул на лезвие и с него взлетел наверх в гущу татар. Вспрыгнул на костер, но уже гасло пламя, и не было силы, чтобы его удержать. Крутанулся яростно и рванулся туда, где висел запасной кувшин с маслом. Развернулся с ним, а кругом ордынцы и уже никак не добраться до сложенных веток. И тогда подкинул кувшин над собой и второй саблей развалил его напополам у себя над головой. Отпрянули от неожиданности ордынцы, а он уже рванулся к костру, по телам, сквозь скрещенные сабли и пики к одиноким язычкам пламени. Дорвался и вспыхнул живым костром. Завертелся молча, неистово рубя всех и вся, сгорая сам и сжигая других. На краю уходящего сознания слыша дикий вопль ужаса: - Шайтан, шайтан!!! И за миг до того, как безжалостное пламя лишило его зрения, он увидел, как далеко-далеко загорелся сигнальный огонь другой заставы.
